Глава 8

                                                    Осада

        Последние семнадцать лет принесли городу Угличу множество несчастий. Мор и  голод унесли сотни жизней. Пустовало чуть ли не половину дворов, - кто  умер,  кого услали в далёкую Сибирь. Дома эти  уныло говорили  о том, что не хватает им сейчас доброго хозяина: у которых провалились крыши, которые осели набок, изгороди  растащены  соседями, огороды заросли непролазным бурьяном. Жалко выглядели пожарища. На улицах  стало больше нищих и юродивых, которые, звеня веригами, слонялись из конца в конец,  плача, причитая и пророчествуя суеверным людям.

         Не радовало теперь и солнце. Видя бедствия людей, оно само стало  реже появляться над городом. Да что и освещать-то было: развалины да пепелища?

         Погосты росли и росли…

         Много страданий принесли городу эти семнадцать лет, но,  как  видно, судьба  распорядилась умножить их ещё и ещё.

         Был  хмурый сентябрьский  день.С  утра  лил  холодный  осенний дождь, постепенно утихший к вечеру. Стало сыро и зябко.

         В  то  время, как  сумрак  стал уже окутывать  город, по кривым  опустевшим улицам двигался человек, он часто спотыкался, хватался за забор руками, но  не удержавшись,  падал. Долго, мучительно, со стонами вставал, падал, снова вставал, оставляя  на  земле кровавые пятна. Одежда его была изодрана и окровавлена.

        Пройдя, таким образом, Сарайскую улицу, человек направился к Кремлю.

        Наконец-то добравшись до Никольских ворот, он упал, с трудом подтянулся на руках, постучал, как мог, кулаком по бревну.

        - Кто там скребётся? – Послышался голос сверху.

        - От…открой… - Прохрипел человек.

        - Кто таков? – Уже грозно спросил стражник.

        - Открой…беда… - Пересиливая боль, говорил человек.

        - Чего стряслось? – Спросил второй голос сверху.

        - Да там какой-то просится, чего делать, десятник? Говорит, беда.

        - Эй! Чего за беда? – Послышался голос десятника.

        - Ляхи…

        Скрипнула воротина, в узкую щель вылезли двое  в  красных кафтанах  с  алебардами, подхватили под руки лежащего и затащили внутрь.

        - Раненый, видать.

        - Как же он через острог прошёл-то?

        - Да, видать, там  опять  ворота открытые оставили, как  тот  день. То-то будет  им  от  сотника!

                        Никольские ворота.  Затинные пищали. XVII в. УГИАХМ

         - Эй, браток! Очнись. - Позвал десятник. – Говори, что стряслось?

         - Пить… пить…

         - В Приказную избу! – Скомандовал десятник.

         Подбежавшие стрельцы помогли снести человека в избу, положили  на лавку, налили воды в ковш. Испив, он начал:

         - Из Николо-Улеймы я… Литовцы там… вчерась  напали… чернецы  и прочий люд с деревень окрестных спрятались за стенами… Первый раз ляхи ринулись на нас, да  не тутто было! – Торжествующе сказал человек, и тогда многие увидели, что перед ними монах; вся рася на нём была окровавлена. – Мы им дали… много  их осталось под стенами… отошли они… Потом  с  реки стали лезть… Мы ещё отбили, а зельца-то маловато… На третьем приступе стали камнями отбиваться. Мужики колья схватили, а мы мечи да сабли, - что было у нас… Но ляхи ворвались  в обитель… В  железо  закованы, у  многих  мушкеты  да пищали,  а  у  конников перья  за  спинами… пики… много наших полегло. Токмо малому количеству удалось в Троицкой церкви… Озверели  вороги. Зажгли  монастырь…Сам  видал, как обрушилась крыша на Трапезной и на Введенской церкви… Анчихристы!

         - Надобно подзалечить его… - Сказал десятник.

         - Кличут-то хоть как тебя? А? Чернец?

         - …Касьяном…Лемеховым…

         - По утру занесу  к себе, пособите братцы, - предложил один, -жену  заставлю,  выходит… Она меня как-то раз всего изрубленного и то выходила. А то жалко человека-то.

         Над городом полился тревожный звон набата, собиравший народ на торговой площади.  Десятник уже оповестил всех: вместе с полковником дошли до самого воеводы.

         Воевода  выехал  из раскрытых ворот, на площади его окружила толпа. Лица освещены огнём факелов, у кого испуганы, у кого ожесточёны, - всех не поймёшь.

         - Что случилось-то?

         - Говори! Не томи!

         - Чего народ на холод выгнали?!

         - Не мели языком, не даром выгнали! Вишь, воевода неспокоен!

         - Православныя! -  Начал воевода. – Кристияне! Лютый  враг топчет своими  погаными ногами  нашу  русскую  землю. Пришёл  гонец  из  Улейминского  монастыря. Враг  уж там!

         - Ох! Близко-то как! – Послышались испуганные голоса в толпе.

         - Православныя! Враг этот – ляхи  да литовцы. Не нашей они веры, ибо крушат они и громят  наши православные храмы! Который раз они лезут на нашу Русь! Вот и добрались до нашего города!

         - А сколько ляхи земель-то уж захватили наших?

         - Того не ведаю, не обессудьте, ибо ещё не было гонцов из других городов. А этот гонец порублен зело и чувство потерял. Но он много знает про иноземцев. Знаю одно – враг недобрый, и надо его воевать! Готовьтесь, люди русские,  православные. Не отдадим города на растерзание зверю!

         - Не отдадим! – Потрясали вокруг кулаками посадские, стрельцы да мужики.

         - Лучше умрём, чем страдать от ворога!

         - Никогда не сдавался русский просто так!

         - Веди, воевода!

         Начались трудные дни  и  бессонные  ночи. Кругом суетились  люди, что-то  таскали, шумели. Улочки перегородились завалами.

         14 сентября  к Угличу  подошёл большой отряд.1 октября литовцы овладели Николозаруцким монастырем, а  затем Покровским. Это  была  прямая угроза Угличу. Город  всячески укреплялся, но  гарнизон был  слишком мал - всего 1500  стрельцов, да  2500  вооруженных жителей.По некоторым  данным поляков было более 5000 человек да 3000казаков и много пушек. Они разбили лагерь в Солунском лесу, в 6-7 верстах от Углича.

         До города доходили слухи о зверствах  ляхов в захваченных деревнях  и монастырях.

         В начале декабря  приехали посланники от  Яна Сапеги, предлагая  угличанам  сдаться.  Ни  на   какие  требования   и  ультиматумы  угличане  не  открыли  городские  ворота. "Лучше мы падем на гробы отцов своих, чем отдадим родной город!" - ответили   горожане  завоевателям.

         Город жил  в  напряжении. Почти в каждом доме ревели дети, бабы, собиравшие мужей на бой, на  верную смерть.

         Воевода стоял у окна, не зная, что делать, куда деваться. Город был  готов встретить заклятого врага: заставы укреплены, перед валами установлены рогатки против вражеской конницы, стрельцы держать пищали заряженными. Город  ждёт шляхтичей  с  часу на час. Народ собрался встретить неприятеля как следует. Это было двадцать девятого декабря.

         Но часы  ожидания  тянулись медленно, что, казалось,  уж  лучше погибнуть, только бы не было этого мучительного тяготения над душой, потому что всё больше и больше терялась уверенность в себе.

         - Эх, поскорее бы… - Проговорил кто-то.

         - Да… посмотреть хотя бы на них… - Ответил Иван Захарыч.

         - Чего там смотреть-то! Поломать бы им головы, дабы неповадно было! – Грозно заявил стоявший рядом посадский, вытирая вспотевшие от волнения руки.

         - Началось! Гляньте,  братцы,  вон  туда! – Вскрикнул  десятник, указывая  на  Сарайскую и Мироносинскую заставы. Там грохнули выстрелы, разлилось зарево пожарища.

         К  городскому  валу приближалась  лавина  польских  солдат. Они медленно  ровным строем походили всё ближе и ближе.

         - Ну, робяты, дадим жару! – Крикнул десятник.- Бей ляхов!

         Прицелившись, стрельцы дали залп. Упало несколько вражеских солдат.

         - Заряжай! – Скомандовал десятник посадским; стрельцы  же  в это время взяли из их рук вторые ружья.

         Поляки подбегали, стреляя на ходу. Пули, картечь пролетали над головой, расщепляя брёвна укреплений.

         Вылетела конница. Защитники взяли в руки копья, пики, бердыши и топоры. Сверкали  сабли  в  руках польских жолнеров. Поле  перед  крепостью  покрылось  краснопёрыми драгунами. Напоровшись  на  копья,  многие  попадали, другие отошли  на исходные позиции. Их сменили подоспевшие пешие жолнеры. Разразилась неравная сеча…

         Иван Захарьев очнулся израненный, когда кругом было  уже темно. Никого  не  было вокруг, лишь мёртвые тела лежали на мостовой,  на  валу, над ними уже кружило вороньё. Иван взглянул  на  другую сторону Каменного ручья: там  вдалеке стояли чёрные мрачные стены Кремля и, словно богатыри-защитники, такие же  чёрные башни.  Там мелькали огни факелов – стало быть, всё в порядке, там  были свои.

         Яркая, почти круглая луна вышла на тёмное небо, освещая  холодным светом округу. Повсюду  высыпали  разноцветные  звёздочки, большие и маленькие, тусклые и яркие, постоянно горящие, будто напряжённо всматривающиеся во тьму, и мерцающие – то  пропадающие, то  снова появляющиеся, словно играющие  в  жмурки.  От лунного света яркими блёсточками,  искорками  горел  свежий, только  выпавший  снег, на  котором  проступали красные кровавые пятна.

         Иван поднялся, упираясь правой рукой(левая совсем не слушалась), сел возле убитой лошади  и  только  тут почувствовал острую боль  в  левом плече и какую-то туманную неопределённость в голове. Это, наверное, его как следует стукнули по затылку, отчего и лежал столько времени  в  беспамятстве. Посидев немного, он  пополз в сторону  стрелецкой слободы. Идти нельзя было совсем, кружилась голова.

         Вот и его домик. Уцепившись  за  наличник  здоровой  рукой, Иван приподнялся, постучал в окно. Там появилось заплаканное лицо жены. Она быстро отворила дверь и помогла ему войти в сени.        

             Оружие времён войны начала XVII в.                   Польские воины Лисовского

         - Живой! Живой… - Марья повисла на муже.

         - У-у… - Еле слышно застонал Иван.

         - Ты что, Ваня? – Испугалась жена.

         - Поранили плечо малость…

         Марья помогла снять разодранный кафтан, принесла белой холстины и воды. Охая и заливаясь слезами, она промыла и завязала рану.

         - Да не вопи ты, будто тебе больнее…

         - Есть-то хочешь? На поешь… - Марья закончила перевязку.

         - Мочи нету… Марьюшка… Дай мне прилечь лучше…

         - Иван лёг на лавку, но заснуть не было сил: холодный пот покрыл всё тело, в голове странный шум, будто от набатного колокола.

         - Марья… - Чуть слышно произнёс он.

         - Чего тебе? – Жена тут же подскочила к нему.

         - Как, от Гаврилы да Ефима не было вестей?

         - Давеча Гаврилина Варвара прибегала…

         - И что?

         - Говорила, будто принесли Гаврилу сильно порубленного…

         - М-да… - Иван о чём-то задумался.

         На печи спали дети. Старшему-то уж шестнадцатый год пошёл. Всё бегает на Мостовую улицу, говорит:«К дядьке Гавриле». А уж отец-то знает, к какому дядьке.  Ведь у Гаврилы-то дочка больно красивая растёт, черноглазенькая этакая. «Ишь пострел!» - Смеётся Иван, глядя на старшего сына. А Гаврила  говорит, будто  и в  кузнице сын Иванов – хороший помощник.

         А  теперь  лучший  друг Гаврила лежит порубанный ляхскими  саблями. Не уж-то  не помог ему бердыш, который он сам недавно выковал  и  всё  показывал товарищам. Не может быть!

         - Марьюшка, а Ефим-то жив?

         - Жив… Забегал вечером, тебя проведать хотел.

         - Чего хоть сказал?

         - А чего там! И поговорить некогда  было. Побежал  к острогу. Говорит, стоять будут насмерть.

         Отлежавшись какое-то время, Иван ушёл – война есть война. Только и сказал:

         - Ты,  Марьюшка  детей никуда не отпущай, дома держи. Особливо Егорку, старшого гляди, а то рвётся за оружие. Навещать буду, чай не на Ливонскую ухожу. Будем валы держать, ну коли не удержим, так идите в острог, там и прячтесь.

         Тот первый  штурм  начался  25 декабря 1609 года  и с небольшими перерывами продолжался до  Сыропустной недели (перед Великим постом). Передышка длилась с 25 февраля  до 11 марта. Тогда  появились  свободные минутки,  и Иван стал почаще забегать домой.

          С 11 марта 1610 года до15 апреля,  до Страстной  недели поляки  вели  непрерывный штурм Углича.  Некоторые заставы не выдержали, начали отступать. В  это  время угличанам  не удалось  удержать  посады, они занялись огнём. Поляки ворвались в город.

         - Все отходим к острогу! – Скомандовал пятидесятник  Тимофей Петров.– Будем под командой сотника Пашина Ивана.

         - Дозволь,- подбежал к нему Иван,- до дому доскочить, своих заберу с собой.

         - Давай, а то пропадут! Только сам не сгинь, у нас теперь кажный человек на счету!

         - Я скоро!

         Словно ветер Иван домчался до своей улицы, благо недалеко совсем.

         - Собирайся, Марья! – На ходу крикнул жене.

         - Чего стряслось? – Спросила она, хотя уже о многом была наслышана.

         - На  новое место переезжаем.- Пошутил Иван,  подхватывая  какие-то  узлы. – Ворог всюду. Скорей в острог.- Добавил он уже серьёзно. – А здесь-то ляхи бы?

         - К нам ещё бог миновал, а вот  на  Петуховой  видали  человек  десять. Пробежали  и ушли.

         - Значит, придут…

         - Папка, а какие они, ляхи? – Не к месту начал теребить отца за кафтан младшенький.

         - Цыц! – Пристрожил его старший сын.- А ты, папка, дай мне хоть какое-нибудь оружие.

         Отец  растерянно  посмотрел  на Егора,  а потом молча протянул казачью пику, которую только что подобрал по дороге.

         Идти решили заполночь.

         Вдруг среди тьмы затрещали от ударов шляхетских топоров рамы окон Захарьева дома. Иван вскочил с лавки, схватил боевой топор. Егорка был уж тут как тут.

         - Куда вы, убьют ведь! – Вскрикнула Марья.

         - Теперь  уж  всё одно! – Ответил,  улыбаясь, Иван. – Уж ежели помереть, так  в бою, нежели с петлёй на шее! Они не пощадят!

         - Отец, я с тобой! – Подскочил Егор.

         В это время в окно протиснулся какой-то шляхтич в железной кирасе. На печи разразился  плач остальных  детей. Слеза скатилась из глаз Ивана. Он  ринулся  навстречу  нежданному гостю, ударил его топором куда-то под шлем. Двое поляков, стоявших  под окнами,  выстрелили. Иван почувствовал  что-то горячее  в  груди, что  заставило его упасть на колени  и  притупило слух  и  зрение. Последнее, что дошло до него, - это крик жены: «Ванюша!..»

         Кремль и острог ещё стояли. Весь народ стекался  в  острог, а  в Кремль свозили боеприпасы. Паны  делали новые попытки взять  крепости, но  защитники  мужественно отражали  один приступ  за  другим. К Кремлю подойти, не  взяв острог, расположившийся перед Никольскими воротами, было невозможно. А с его стен доносились ружейные выстрелы. Защитников острога поддерживали кремлёвские пушкари.

         В июне 1610 года осаждающие  повысили  активность, обстреливая город из пушек.

         К  вечеру одного  из таких  мучительно трудных дней осады наступила тишина. Тихо было в польском лагере.

         - Не  к  добру это! – Еле слышно произнёс какой-то стрелец, сидевший с товарищами возле костра.

         - Можно, люди добрые, у вас погреться? – Спросил подошедший Ефим.

         - Садись, мил человек.

         - Чего йта притихли ляхи.

         - Вот и мы говорим – не к добру.

         - Верно… - Вздохнул Ефим. – Чего-то теперь там, на воле?

         - Известно  дело. – Ответил  стрелец. – ничего  не  оставили. Пожары  кажный божий день, видал?

         Махнул рукой.

         В  это  время  мимо пробежал здоровенный, в полном вооружении бородатый стрельчина.

         - Сотника Пашина не видали? – Спросил он сидевших у костра. – Воевода требует.

         - Не, не видали. – Ответили гревшиеся.

         - А ты у Николы Подстенного не был? Там чё-то шумели. Сходи, авось там сыщется.

         Стрелец побежал к другому костру, где-то в темноте повторялся его вопрос.

         Под утро, на Петров день все очнулись от страшного грохота  и треска. Острог горел. В  Кремле  ворота  были  раскрыты, и  туда уже направлялись шляхетские жолнеры. Возле Никольских  ворот  зазвенело оружие. Одно было совершенно  непонятно:  каким образом поляки беспрепятственно вошли в крепость.

         Кто-то сообщил, будто сотник стрелецкий Иван Пашин стражу вчерась  опоил  и сам открыл Никольские ворота, будто уговор у него со шляхтой такой был.

         Не смотря на то, что русские дрались с отчаянием, не уступая даром клочка кремлёвской земли, поляков становилось всё больше и больше.

         Ефим присоединился  к группе стрельцов, оборонявшихся у Спасо-Преображенского собора. Он поднял валявшийся на земле широкий бердыш.

         - Вот с этой штукой не то, что с сабелькой! – Воскликнул посадский. – Эй, ляхи, примай гостинцы!

         Стрельцы и посадские встали в круг. Они рубили, кололи  подбегавших,  усыпая землю трупами.

         Неожиданно раздались выстрелы, полетели вражьи стрелы.

         Горстка храбрецов всё уменьшалась  и  уменьшалась. Обозлённые польские жолнеры шли по лежащим защитникам, добивая раненых…

        Спустя несколько часов оставшиеся в живых горожане и  сошники⁴³  окрестных  селений собрались  за  стенами Алексеевского монастыря. Здесь ещё была русская земля. А по городу метались озверевшие шляхтичи, хватая и терзая каждого встречного.