Глава 2
Григорий Отрепьев
В эти-то тяжёлые времена и жил в Чудовом монастыре молодой монах. Поговаривали, что он по происхождению костромской дворянин. Молодой был, метался по монастырям, Чудов московский стал его последним пристанищем. И вот прошёл слух, будто этот монах, недовольный русской верой и государем, с тремя товарищами, такими же хулителями Годунова, бежал из Москвы в сторону Литвы. Борис Фёдорович приказал искать беглецов, поймать и для наказания в Москву везти,- видел в них опасных врагов.
Григорию всё же удалось перейти литовскую границу.
В начале 7112-го лета28, поздней осенью пролетела по Речи Посполитой весть, что в Вильно объявился русский царевич, который вовсе не был убит тринадцать лет назад, а сумел, спасаясь в монастырях, бежать из России, ставшей ему теперь ненавистной, таящей смерть за каждым углом, в каждом городе. Это породило разные толки.
Слухи дошли вскоре и до столицы Речи Посполитой Кракова.
Красив Краков. Улицы этого древнего европейского города были настолько узки, что, казалось, из окон верхнего этажа двух домов, стоящих на противоположных сторонах дороги, можно двум соседям руки пожать друг другу. Причём верхние этажи как бы нависали над нижними, выступая вперёд. Дома располагались так тесно, будто не хватило земли для их постройки. Они были похожи на цапель, стоящих на болоте, поджав одну ногу. Эти сверхузенькие улочки соединялись с другими, вели на кишевшие народом торговые площади – «Сукеннице». Посредине находилась башня ратуши, а рядом возвышался двуглавый Мариацкий костёл Девы Марии, созданный ещё в незапамятные времена. На одной из башен ежедневно в полдень, издревле уж так повелось, трубят сигнал «хейнал». Убранство собора удивляло всех своей изысканностью и богатством: готический алтарь его украшали трёхметровые фигуры. Одним из самых старых костёлов считался костёл Святого Войцеха. В Кракове был свой Университет.
Город защищали мощные каменные укрепления, состоявшие из толстых и высоких стен и ряда редутов («барбаканов»), имевших круглую форму, увенчанных маленькими сторожевыми башенками, отчего каждый из них приобретал совершенную неприступность.
Наиболее известным районом Кракова был «Казимеж», где проживали краковские
евреи-мастеровые, недаром даже крепостные башни имели «профессиональные» названия: башня позумещиков, башня столяров, башня плотников. Здесь жили люди разных верований, вот почему рядом с Базиликой доминиканцев находилась и францисканская Базилика.
Но, так как поляки – это, в первую очередь, католики, то костёлов в Казимеже было больше: Святой Екатерины, Святого Андрея, Святых Петра и Павла.
Над городом на Вавельском холме возвышался королевский замок, окружённый каменными стенами с высокими островерхими башнями и глубоким рвом с водой. Испокон веков Вавель являлся королевским замком, вот почему в готическом соборе Святого Леонарда стояли саркофаги многих польских королей, среди которых был саркофаг и Казимира Ягеллончика.
Но интересно, что в Капелле Свентокшиской стены расписал православный новгородский мастер.
В королевском замке была богатейшая ризница и библиотека.
В этот замок через Сенаторскую башню-столп, имевшую высоту более тридцати аршин, по каменному мосту, перекинутому через ров, можно было проехать на аудиенцию к королю, но лишь по специальному предписанию.
Здесь, в Вавеле и произошёл разговор между королём Речи Посполитой Сигизмун
дом III и богатейшими польскими панами Вишневецким и Мнишеком. Ежи Мнишек был известен и приближён ко двору. Это кастелян радомский и воевода сандомирский, но, кроме всего, он был сказочно богат. Адам Вишневецкий, князь острожский и стал инициатором этой встречи.
А дело было так. В прошлом, 1603-м году29 к нему пришёл один человек и признался, будто он никто иной, как спасшийся от смерти царевич Димитрий. В доказательство он показал дорогой крест, который возложил на него при крещении его крёстный отец князь Милославский. Говорил он настолько убедительно, что Адам поверил.
Брат Адама Константин был женат на младшей дочери Юрия (Ежи) Мнишека, поэтому об этой новости узнали и в Самборе. При этом Мнишек попросил привезти царевича познакомиться. Рассказ воеводе тоже показался вполне убедительным. Что ж знакомство с царственной особой, пусть пока находящейся не у дел, весьма может оказаться полезным. Но более проницательной оказалась старшая дочь Мнишека Марианна (русский звал её просто Марина). Она сделала всё, что понравиться Димитрию. Оказалось, сделать это было не так уж трудно. Проведший много лет в монастырях, он не ожидал такого внимания и быстро потерял голову. Вот тут у Ежи и родился план, для осуществления которого он решил обратиться к королю. Но, видимо, Сигизмунд совершенно по-иному оценил ситуацию.
- Я думаю, панове, что этот самый Димитрий, кто бы он ни был, может помочь нам.
- Это так, Ваше величество, его можно поставить во главе наших войск, ему русские поверят лучше, - поддержал пан Вишневецкий, - а там, как только цель будет достигнута блестящей и скорой победой, причём с малым пролитием польской крови (ведь русские, узнав, что с нами их царевич, сами будут переходить на нашу сторону), нам никто не помешает взять власть в свои руки, – польское войско будет уже в Москве.
«Как бы не так,- подумал Мнишек, - власть будет в моих руках!»
- Да, но, панове, я должен заметить, - с улыбкой произнёс Сигизмунд, - что роль короля во всей этой игре, по моему мнению, не может быть более того, что я дам приют этому… этому беглецу в наших владениях. – Король сказал это нарочно: он опасался своих противников, которых было предостаточно среди шляхты, отчего Сигизмунд не решался открыто поддерживать подобную авантюру.
- Мы Вас понимаем, Ваше величество, - Кивнул Юрий Мнишек. – Русский царевич будет лишь Вашим гостем. Все затраты на наше дело мы с паном Вишневецким возьмём на себя.
- Да, да! – Согласился Адам Вишневецкий. – Я скоро сам поеду к Димитрию.
- Хочу ещё заметить, панове, - прервал король, - что не нужно торопиться представить его передо мной. Необходимо как следует удостовериться в весомости его доказательств, тот ли он человек, коим представляется. Нет! Не думайте, здесь, в Речи Посполитой от него не потребуют ничего особого, - мы ему верим, - а вот в России от успеха его… - Сигизмунд замялся, подбирая слово, - истории зависит наш успех. Запомните это, панове!
Пан Вишневецкий возвращался к себе. Его ждала встреча с Димитрием. Димитрий лежал на постели, когда вошёл Вишневецкий. Пан Адам с интересом ещё раз всматривался в лицо этого человека.
Димитрий был если не красавец, то привлекателен. Лицо его имело правильные черты: небольшой прямой нос, припухлые губы, над которыми пробивались небольшие усики, карие проницательные глаза,- всё говорило о том, что этот человек не глуп. Во всяком случае так показалось шляхтичу.
После поклонов и приветствий пан Вишневецкий обратился к царевичу:
- Ваше высочество, не угодно ли Вам удостоить чести великой меня, простого польского пана, владельца южными землями Речи Посполитой, представителя древнего рода Вишневецких, выслушать и внять моим речам.
- Что же, говорите, пане. – Ответил Димитрий, продолжая лежать. – Только, простите, я очень плохо себя чувствую. – Говорил он на ломаном польском языке, который начал учить совсем недавно.
- Ничего, ничего, Ваше высочество. Если Вы больны, то будет даже лучше нам говорить, если Вы лежите.
«Интересно! – Подумал Григорий.– Значит шляхта клюнула на приманку, скоро мечты мои сбудутся. Только скорее бы! Вот уж зовут высочеством! Скоро будут звать государем всея Руси! Всея Руси!..»- Он чуть не подпрыгнул на кровати, но вовремя опомнился.
Перед Григорием вмиг пролетело всё недавнее прошлое, как он, обыкновенный московский монах, ушёл вместе с богомольцами Варлаамом и Мисаилом из стольного града. Тогда и помыслить он не мог, чтобы сказать кому-либо о своём царственном происхождении.
- Хочу в Киев попасть, в Печёрский монастырь, - говорил он всем, - там старцы многие души свои спасли; а потом, поживя в Киеве, пойду во святой город Иерусалим, ко гробу Господню.
- А как же ты через границы-то думаешь пробраться?
- Ничего! Государь наш с литовцами мир на двадцать лет заключил, так, наверное, никаких границ вовсе и нету.
Мисаил всё же сомневался: уж больно самоуверен был их молодой спутник. Варлаам с Мисаилом раньше были кое-как знакомы – встречались когда-то у Ивана Ивановича Шуйского. А вот Григория они видели впервые и даже опасались, что у него на уме.
Они-то и не знали, что царь Борис уже велел разослать розыскные грамоты. Как-то раз на таможне стрелецкий голова долго всматривался в Отрепьева и уж очень дотошно всё выспрашивал. Тут сомнения усилились.
Тем не менее, им удалось перебраться через литовскую границу. Так, выйдя из Киева, недели через три монахи были в Остроге. Приютил их тамошний князь Константин. В Остроге провели целое лето. Но потом Константин отправил монахов в Троицкий Дерманский монастырь. По пути Григорий сбежал от них и, сбросив монашеские одежды, направился в город Гощу. Там и выучился он латыни и польскому, а монахи-францисканцы обратили его в католическую веру. Отсюда и стал он рассылать письма, подписываясь Димитрием. Удалось связаться и с нунцием Папы Римского Рангони при польском короле.
Варлаам и Мисаил узнали о похождениях Отрепьева и вернулись к Константину, просили его, чтобы он заставил Григория снова стать монахом. Но тот ответил: «Здесь земля вольная: кто в какой вере хочет, в той и живёт. Вот у меня, и сын родной родился в православной вере, а теперь держит латинскую, мне и его не унять».
Всё это вспомнил Григорий, будто в одно мгновение.
- Что же, пане, Вы имеете мне сказать?
- Я просил бы, Ваше высочество, - продолжал Вишневецкий,- чтобы Вы чувствовали себя в нашем родовом имении, как дома.
- Благодарю Вас, пан Адам.
- Я пришлю Вам лучших лекарей из Кракова. Кстати, мои родственники, Мнишеки просили, чтобы я непременно Вас уговорил переехать к ним, в Самбор, когда будете здоровы. Я, конечно, понимаю–там ведь пани Марианна. Но, прошу, не забывайте и меня, того, кто Вас приютил.
- Вы, поляки, действительно очень гостеприимны. – Искренне сказал Григорий.
- Благодарю Вас.
- Мне нравится ваш народ. – Продолжал царевич. – Верно благочестивости вашего народа, пане, способствует в большей мере ваша церковь!
- О, да! Но разве русская церковь не учит этому же?
- Я видел многое, пане. Поэтому с русской церковью меня ничто не связывает… кроме вот этого талисмана. – Царевич достал из-под рубашки маленький крестик, подаренный крёстным отцом.
Адам Вишневецкий понял, что для всех это будет, наверное, очень весомым доказательством.
Вскоре они покинули Вишневец – родовое поместье пана Адама. В Самборе царевич решил задержаться.
Пан Мнишек был очень богат. Старшая дочь его Марианна – красивая девушка, но своенравная, избалованная богатством. Теперь, в доме Мнишка Дмитрий стал чаще встречаться с ней. Отцу это нравилось, поэтому не было никаких препятствий. Любовь их всё разгоралась и, наконец, достигла такой вершины, что царевич, забыв про всё – про славу, про власть, - решительно признался ей:
- Марина, я люблю Вас! Люблю и боюсь. Боюсь того, что Вы отвергнете меня. Ведь у меня нет ничего! У меня нет короны, нет земли, нет веры! Я никто! Пусть я и наследник, но карман мой пуст. Значит, я никто. А без Вас –тысячу раз никто. Но прошу Вас, умоляю, не отвергайте меня! Молю, будьте моею! Я сделаю всё, что Вы прикажете! Я сделаю Вас, хотите, царицей! В Москве! Самой богатой, какой не видел свет!
- Но успокойтесь, Димитрий! Нас могут услышать. – Марина подняла упавшего перед ней на колени царевича и оглянулась вокруг: в саду, где они гуляли, не было никого. – Хорошо, Димитрий, я Вас тоже… люблю… И я поговорю с отцом.
«Что же, этот Димитрий имеет будущее. Да с нашей верой. Да к тому же недурён» Так думал Юрий Мнишек, когда дочь, рассказала о происшедшем.